«Свобода слова» – так называется некое ТзОВ (что означает товариство з обмеженою відповідальністю), располагающееся по улице Владимира Великого, 5-а в городе Львове. Товариство это издаёт «postПОСТУП» – часопис, печатаемый в селе Рясно-Руська Яворовского района Львовской области в типографии, расположенной по улице опять-таки Свободы, 5. А редактирует этот часопис некто Юрий Винничук – весьма плодовитый литератор, автор нескольких повестей и романов, а также редактор-составитель различных антологий, популяризатор местных достопримечательностей.

Так вот, в номере 2(53) за март месяц 2011 года под рубрикой «ДЕМОКРАТІЯ» за подписью Винничука размещена статья «УРОКИ РОСІЙСЬКОЇ ЛІТЕРАТУРИ». Речь в ней о том, что министерство образования решило вернуть в украинские школы отдельный курс русской литературы. Казалось бы, что за проблема? Однако, как водится ныне в свободной Украине, всё, что связано с русским языком, действует на квасных патриотов как красная тряпка на быка. Глаза тут же наливаются кровью – и мчится он во весь опор, чтобы раз навсегда забодать, растоптать, покончить с ненавистной материей. Понятно, что пройти мимо столь вопиющего нарушения – ишь, чего удумали! – Винничук, конечно, не мог – и потому немедля ударил в колокол своего «Пост-поступа».

Но прошло полгода – начался новый учебный сезон – и никаких существенных изменений в школьной программе – для кого к счастью, для кого к сожалению – не произошло. То есть «тревога», поднятая Винничуком, оказалась ложной. И статья вроде бы канула в лету, как будто ничего и не было. Что называется, поговорили и забыли.

Но думается нам, что забывать как раз и не приходится – явление вовсе не исчезло, в ожидании нового повода оно остаётся, так сказать, в подкожной жировой клетчатке некого супер-организма. Это ведь не просто мыльный пузырь лопнул, а засветилось мнение, взгляд, исходящий изнутри, – из массового сознания тех, кого представляет Винничук и тех, для кого он это пишет. Тем паче, что и «Пост-поступ» продолжает свою «просветительскую» деятельность – каждую неделю выходит очередной номер со свежей порцией «откровений» Винничука сотоварищи – с доводами и рассуждениями того же уровня, что и в отмеченной нами статье. То есть дело поставлено на конвейер, – а посему не столь важно, какую именно статью анализировать, главное, прояснить их общую суть и выявить постоянно используемые технологии. Что движет этим глашатаем довольно многочисленной группы украинского народонаселения? на что он ориентируется? какие доводы приводит? какими приёмами пользуется? И в этом смысле трудно сыскать лучшее наглядное пособие, нежели «Уроки російської літератури».

О «натуральной школе» и баснях Крылова

Попробуем же извлечь из этих «уроков» максимум пользы – как никак, а на кону не только связь культур, но ещё и связь времён – что следует уже из первых слов автора:

«Не без ностальгії згадую той час, – пишет Винничук, – коли нам у школі викладали російську літературу. Годин на її вивчення виділяли рівно стільки, скільки й на українську, а от зарубіжну літературу, яку нам викладав учитель російської на общєпонятном, обмежили лише кількома уроками. Зате ми довідалися про таких друго- і третьорядних російських класиків, про яких навіть фахові зарубіжні русисти не мають поняття».

С первых слов попадаешь в некое пространство, главная особенность которого – мутность мышления. Не без ностальгії згадує? – как же можно ностальгировать по тому, что вызывает непреходящее раздражение и крайнюю степень ненависти? Затем обращаешь внимание на абсолютно надуманное задним числом противопоставление двух литератур – русской и зарубежной. Дескать, из-за засилья русской не оставалось учебных часов для зарубежной. Здесь видна попытка нынешние политические реалии перенести на прошлое. Это сегодня русская литература является зарубежной для Винничука, тогда же она была всеобщим достоянием одной большой и единой страны, субстанцией, способной объединить все народы многонационального государства. И вопроса почему, мол, в советских школах русская литература изучалась в ущерб зарубежной, тогда не могло быть в принципе.

Но и то вздор, что из-за такой, мол, гипертрофированной в винничуковском представлении подачи мы якобы «довідалися про якихось друго- і третьорядних російських класиків». Здесь стоит вспомнить в чём состояла советская система. В литературной программе она отличалась как раз крайне жёстким отбором в так называемый «первый – канонический – ряд». И никаких друго- і третьорядних в школах не изучали. Хорошо это или плохо – вопрос другой.

Курса зарубежной литературы тогда не было вовсе – но…. этот курс каждый проходил самостоятельно. «Три мушкетёра», «Остров сокровищ», «Дети капитана Гранта», «Путешествия Гулливера», «Хоббит», «Северная одиссея»… – настоящее литературное пиршество юных лет. И как знать: вызвали бы эти произведения такой же восторг, будучи включёнными в обязательную школьную программу?

В этом смысле взаимодействие школьной программы и самостоятельного чтения – вопрос весьма интересный. Вспоминая собственный опыт, признаюсь, что произведения из школьной программы я читал лишь до восьмого класса включительно, в девятом – из всего курса прочёл лишь «Отцы и дети», в десятом – «Поднятую целину» (да и то на летних каникулах). Но характерно, что в старших классах по сравнению со средними также резко падают и объёмы самостоятельного чтения. Объяснение крайне просто и вполне естественно – пубертатный возраст, когда на первый план выходят другие интересы: девочки, алкоголь, рок-музыка, кинематограф. Не думаю, что был бы в восторге, если бы в то время меня заставляли читать Пруста, Кафку и Джойса. Вот и считаю, что и сегодня школьная программа была бы много здоровее без представителей модернизма, не говоря уж про постмодернизм.

Винничук, конечно, с этим не согласится. При всей мутности мышления главный ориентир у него чёток и конкретен – что думают на Западе? «Зате ми довідалися про таких друго- і третьорядних російських класиків, про яких навіть фахові зарубіжні русисти не мають поняття». – Как будто зарубежные русисты – некий высший авторитет! Если даже насчёт своего тебе нужно сверяться с чужим мнением, то чего ты тогда сам по себе стоишь?

«Те, що нині витворяє так зване Міністерство освіти, – пишет Винничук, – скидається на поганий сон. На фоні тотального наступу на україномовну Церкву і закриття українських шкіл на Донбасі впровадження у школах окремого курсу російської літератури свідчить про планомірне й нахабне повертання України в добре нам відомі мацаки московського спрута. Уже гряде на наших діток нова лавина вєлікого і могучого. Правда, на зміну різним успєнскім та рєшетніковим прийдуть Булгаков і Ахматова, Пастернак і Мандельштам, що, звичайно, тішить. Не тішить лише те, що зарубіжній і українській літературам доведеться трошки посунутися. А щоб посунути їх якомога далі, ввели курс російськомовної літератури України».

Учитывая, что русофобия есть основополагающее подспорье, без которого национально озабоченные не способны существовать, реплику относительно церкви, Донбасса и «московського спрута» с его «мацаками» можно пропустить. Чем больше плевков, ругательств и словесных испражнений в адрес ненавистного «старшего брата», тем больше уверенности в собственном смысле. Обратим внимание на другое. Глеб Иванович Успенский, Федор Михайлович Решетников – весьма незаурядные писатели, яркие представители «натуральной школы» и, судя по воспоминаниям современников, глубоко порядочные люди – удостаиваются от Винничука написания с маленькой буквы. При этом непонятно, о какой смене он говорит – ни тот, ни другой в курс школьной программы никогда и близко не входили, да и то – чем это Ахматова предпочтительнее Успенского или Решетникова? Но оказывается…

«Сказане мною не означає, що я проти викладання російської літератури, бо знаю її дуже добре, перечитав не тільки визнану класику, а й різних сухово-кобиліних і боборикіних. Російську літературу повинні викладати у школах, але нарівні з європейською, а не в такому обсязі, який ми мали в совєтських школах. Є кілька російських письменників, з якими в школах мали б ознайомити. Але ж не з п’єсами Грибоєдова, Фонвізіна чи Островського, і не з примітивним романом Чернишевського. Дітки знову мають учити басні Крилова, які він передер в Езопа й Лафонтена, а не першоджерела? Не здивуюсь, коли у програмі з’явиться «Как закалялась сталь» і «Молодая гвардия»».

Здесь мы наблюдаем весьма интересный эффект: в обилии имён, которыми сыплет журналист, видно стремление продемонстрировать собственную эрудицию (обізнаність) – но результат достигается прямо противоположный. По той причине, что именами он сыплет, не понимая их значения. Это наугад выдернутые персоналии из обширного списка русской литературы – вне общего литературного контекста.

Не иначе как к проявлениям вишуканої галицької культури относится написание со строчной литеры имен «різних сухово-кобиліних і боборикіних». Это ведь не визнана классика – так чего тут церемониться? Вот только вопрос: визнана кем и когда? Теми, кто составлял курс советской школьной программы? Или современными министерствами освиты? Или, может, «це передусім має бути визнано на Заході?» Но как бы то ни было, а столь пренебрежительно называя имена Александра Васильевича Сухово-Кобылина и Петра Дмитриевича Боборыкина, Винничук попадает впросак. Дело в том, что знание имён и знание творчества, которое за ними стоит, суть разные вещи. И тот, кто действительно знаком с творчеством названных литераторов, никогда не позволит пренебрежительного к ним отношения. Таковое –  признак дремучего невежества.

Сухово-Кобылин – «загадка русской литературы», фигура в высшей степени оригинальная. Автор трёх театральных пьес, объединённых литературоведами в цельную трилогию, где в органичных пропорциях сосредоточена вся драматургическая традиция от Мольера и Бомарше («Свадьба Кречинского») до Гоголя и Островского («Дело» и «Смерть Тарелкина»).

Боборыкин – напротив, автор огромного количества прозаических произведений, и в этом смысле без натяжек был назван «русским Дюма». Но по форме и содержанию многочисленных своих романов он заслужил более соответствующее ему наименование «русского Золя». Это один из наиболее ярких представителей русского натурализма – направления, вышедшего из «натуральной школы», но пошедшего не по пути Чернышевского-Добролюбова-Писарева, где литература рассматривалась как НЕПОСРЕДСТВЕННЫЙ учитель жизни, а путем эстетического скольжения в описании и фиксации, казалось бы, совершенно неэстетических процессов. Здесь литература не учит жизни, а показывает жизнь. Уловление духа времени, вечного движения жизни – вот в чём смысл таких романов Боборыкина как «Китай-город», «Василий Тёркин» и др.

О крайне поверхностном знакомстве с вопросом, о полном незнании либо непонимании контекста свидетельствует избранный Винничуком эпитет – примітивний – в отношении романа Чернышевского «Что делать?». Контекст же состоит в том, что это произведение изначально не претендовало на услаждение художественных запросов читателя. Цель его была совершенно иная – как уже говорилось, оказать непосредственное влияние на решение назревших в обществе социально-психологических вопросов. И судя по воздействию на тогдашнее общественное мнение, своей цели автор достиг в полной мере. С этих позиций и стоит рассматривать данный роман, а не искать в нём художественные достоинства, которые туда изначально не закладывались.

В то же время – в отличие от романа Чернышевского – несомненные художественные достоинства в той или иной мере присущи другим произведениям последователей «натуральной школы», – начиная с рассказов, повестей и очерков Левитова, Помяловского, Решетникова, – через зрелые опыты Гаршина, Николая и Глеба Успенских, Мамина-Сибиряка, – и вплоть до Гиляровского (чего только стоят «Москва и москвичи»!) и Семёна Подьячева. Кстати сказать, что именно к этой школе относятся и украиноязычные творы Марии Вилинской известной под псевдонимом Марко Вовчок, а также и творчество наиболее одарённых классиков украинской литературы начала ХХ века – Ольги Кобылянской и Михайла Коцюбинского. И если Винничук целью своих плевков выбрал русскую «натуральную школу», то надо заметить, что рикошетом брызги летят и на украинскую.

А если уж говорить о наиболее достойных представителях данной традиции – знакомство с которыми не помешает ни в школе, ни после её окончания – то, помимо общеизвестных Тургенева, Достоевского и Льва Толстого, помимо шедевральной, но, к сожалению, незавершенной поэмы «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, есть ещё и такие гиганты слова и мысли как Павел Иванович Мельников-Печерский, Алексей Феофилактович Писемский (с несомненным его шедевром – романом «Тысяча душ»), Николай Семенович Лесков («Соборяне», «На ножах» и мн. др. замечательные произведения).

Но на этом урок – исходящий из одного только (!) винничуковского абзаца – не окончен. Буквально в нескольких строчках этот «знаток русской литературы» кроме невежества относительно «натуральной школы» сумел продемонстрировать ещё и незнание литературных традиций драматургии и басни. Причём невежество настолько наглое, какое может себе позволить только полный… профан.

Фонвизин – один из зачинателей русской сатирической комедии, творчество которого – в частности, «Бригадир» и «Недоросль» – будет интересно как тому кто изучает век XVIII, так и всякому кто любит драматургическое искусство вообще. Так же как Винничук Фонвизина можно «сбросить с парохода современности» и Мольера, и Лопе де Вега, а заодно и Карпенко-Карого! Защищать Грибоедова вообще нет нужды: значение и достоинства его «Горя от ума» очевидны. В этой своей части реплика Винничука совершенно аналогична тому, как если бы кто-нибудь заявил: в курсі української літератури зовсім не варто вивчати «Украдене щастя» Івана Франка! То же – и относительно Островского. Творчество этого автора вовсе не ограничивается, как то думает Винничук, школьной «Грозой», но поражает разнообразием тем и направлений: от популярной «Бесприданницы» через массу пьес социально-психологического содержания до исторических хроник в духе Шекспира и сказочно-философской феерии «Снегурочка». Без преувеличения, это есть глыба, краеугольный камень и основа русского театра.

Не менее диким является выражение о том-де, что свои басни Крылов «передер в Езопа й Лафонтена, – і що наші дітки мусять вивчати їх, а не першоджерела!» Но какие «першоджерела» предлагает изучать Винничук? Лафонтена на французском и Эзопа на древнегреческом? Не слишком ли серьёзная нагрузка для младших школьников? Да и зачем тот же Лафонтен, если – исходя из винничуковской логики – он тоже «передер в Езопа?» А может и Эзоп у кого-нибудь передер?

Вот до каких глупостей можно дойти, следуя за Винничуком! А всё дело в том, что основу и самобытность того или иного баснописца определяет вовсе не сюжет – заимствование его у предшественников в басенной традиции дело самое что ни на есть естественное. Главное в басне – это, во-первых, характерные для каждого самобытного баснописца особенности фактуры, во-вторых, подробности, отображающие среду и эпоху, в-третьих, национальный колорит, и, наконец – поскольку жанр этот имеет непосредственную связь с фольклором – со сказками да с прибаутками – потому искусство басни это ещё и особое умение их рассказывать.

Эзоповы басни написаны прозой, стихотворная же традиция европейской басни восходит к древне-римскому поэту Федру, переложившему Эзопа стихами на латинский язык. В творчестве Крылова в равной степени содержаться как известные сюжеты его литературных предшественников, так и собственные, на коих строятся столь знатные басни как «Квартет», «Лебедь, Щука и Рак», «Кукушка и Петух»... В собственно русской басенной традиции он достигает вершины, прежде всего, как рассказчик. До него были Сумароков, Херасков, Хемницер, Дмитриев, Измайлов, но именно у Крылова язык, что называется, заиграл – да так, что его басни стали восприниматься не просто как литературное явление, а как органичная часть русского фольклора.

О Булгакове и Пушкине

Но вернёмся к «Урокам» Юрия Винничука. Очередной зигзаг его мысли приводит к уроженцу Киева – Михаилу Афанасьевичу Булгакову. Помнится, автор утешался тем, что  «на зміну різним успєнскім та рєшетніковим прийдуть Булгаков і Ахматова…» – Куда придут? Они давно уж обосновались в курсе «Зарубежной литературы» – в учебнике для 11-го класса. Впрочем, как бы то ни было, а разница невелика – и этой мыслью Винничук «утешался» лишь во втором абзаце, ибо уже в четвёртом – как то видно из нижеследующей иронической реплики в адрес известной политикессы – Булгаков также попал в немилость:

«Ось і беззаперечний авторитет Інна Богословська, яка має свою думку про все на світі, недавно на шоу Шустера розповіла, що Україна перед світом може гордитися двома іменами: Булгаковим і Малевичем. Правда, з таким самим успіхом можна було назвати і Джозефа Конрада та Шмуеля Агнона (нобелівського лауреата). У всякому випадку ці двоє значно відоміші на Заході, аніж Булгаков, якого ніхто там не має за першорядного письменника. Причина та, що людина, начитана у світовій літературі, легко побачить усю вторинність роману «Майстер і Маргарита»».

Ну, на Западе «за першорядних мають Джоан Роулинг, Дэна Брауна и Пауло Коэльо!» Но нам-то какая разница кого там мають? И главное кто? Неужели Запад – это нечто монолитное и обладающее единым мнением? Похоже, что Винничуку именно так и видится! Однако по поводу «вторинності роману «Майстер і Маргарита» послушать всё же интересно.

«Чому француз має захоплюватися Булгаковим, якщо багато образів і сюжетних ходів той запозичив із роману П’єра Мак Орлана «Нічна Маргарита», виданого у Москві 1927-го? Головні герої тут професор Георг Фауст, що продав душу дияволу (таємничому Леону, який, звісна річ, накульгує) і завдяки цьому перетворився на молодика, та руда красуня Маргарита. Спаде на думку французові й роман Олександра Дюма «Жозеф Бальзамо».

Американець, читаючи Булгакова, відразу згадає «Таємничого незнайомця» (1898) Марка Твена, особливо бал і спільні філософські ідеї. Німецькомовний читач помітить безліч ремінісценцій з роману Густава Майрінка «Ангел Західного вікна», а хтось іще начитаніший буде просто ошелешений дивовижними збігами з «Пригодами авантюриста Гуго фон Хабеніхта» класика угорської літератури Мора Йокаї (1825-1904). Тут маємо і теологічні дискусії, схожі на ті, що велись на патріарших, і версію про те, що Ісус був містифікатором, а справжнє його ім’я Йошуа Бен Ганоцрі, тут і бал у Сатани, і відрізані задля розваги голови, і зниклі гроші, і жінка на кабані, і польоти відьом».

О том, что любое художественное произведение находится в живом литературном контексте, где открываются всевозможные взаимосвязи, о том, что любой художник так или иначе испытывает на себе различные внешние влияния, и на этом основании может быть «уличён» в подражании, лучше всего сказал великолепный французский писатель-романтик Шарль Нодье в романе «История Богемского короля и его семи замков»: «И вы хотите, чтобы я – подражатель подражателей Стерна – который подражал Свифту – который подражал Уилкинсу – который подражал Сирано – который подражал Ребулю – который подражал Гийому дез Отелю – который подражал Рабле – который подражал Мору – который подражал Эразму – который подражал Лукиану – или Луцию из Патраса – или Апулею – поскольку я не знаю, да и не хочу знать, кто из этих троих был ограблен двумя остальными… и вы хотите, чтобы я написал книгу, новую и по форме, и по содержанию!»

О литературном контексте романа Булгакова тоже хорошо известно: среди источников больше всего повлиявших на него, помимо «Фауста» как отправной точки, в первую очередь следует назвать романы Андрея Белого «Московский чудак» и «Москва под ударом», его же «Северную симфонию», ну и конечно – повесть Александра Куприна «Звезда Соломона». Основными же историческими источниками, на которые ориентировался Булгаков, создавая «новозаветную линию», являются «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана и «Жизнь Иисуса Христа» Фредерика Фаррара.

Но… то, что говорит Винничук, вызывает чувство крайнего недоумения. Если сюжет первого им названного – малодоступного – произведения рассказывает он сам, и из него мы видим, что это не что иное как реминисценция «Фауста», то всё остальное – вообще не имеет к Булгакову никакого касательства! Ни широкоизвестный роман Дюма, посвящённый графу Калиостро, ни крайне слабая вещь Марка Твена (в трёх различных редакциях), ни шедевр наивысшего класса Майринка, ни весьма интересный – написанный в традиции плутовского романа – опус Мора Йокаи, – всё это никаким боком – ни по сюжету, ни по смыслу – с романом Булгакова не соприкасается. Потому – в объяснении столь нелепых инсинуаций – остаётся только вспомнить слова из «Мастера и Маргариты»: «– Так что же говорит этот человек? – А он попросту соврал! – звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник и, обратясь к Бенгальскому, прибавил: – Поздравляю вас, гражданин, соврамши!» – А также название шестой главы того же романа – «Шизофрения, как и было сказано». – И после столь своеобразного установления диагноза вернёмся к нашему пациенту:

«Одне слово, з Булгаковим – проблема. Зрештою, як і з Пушкіним, якого французи не сприймають, вважаючи звичайним епігоном французької поезії. Чимало класичних віршів Пушкіна, у тому числі «Письмо Татьяны» – це переспіви з французької».

Однако ныне французы в массе своей не знают даже кто такой Дюма! Так же как американцы понятия не имеют о существовании писателя Джека Лондона! Слишком уж высокого мнения Винничук о начитанности западных читателей – не учитывает того факта, что из «самой читающей страны», откуда он родом, прямой дорогой угодил в общество потребления, где читать вовсе не обязательно. А если уж читать, то о литературе речь здесь не идёт, в обществе потребления создаётся её заменитель – чтиво на любой вкус: для масс – Роулинг, Коэльо, Дэн Браун, для «элиты» – Эко, Зюскинд, Мураками.

Что же до Пушкина, то в переводе его не воспринимают не по причине, что он чей-то эпигон – будь то Парни, Шенье или Байрона, – находясь под влиянием этих поэтов в юные годы, их влияние Пушкин трансформировал в нечто совершенно оригинальное. А не воспринимают Пушкина – в должной степени – за пределами русскоязычного мира потому, что поэзия его НЕПЕРЕВОДИМА. Дело в том, что это не поэзия мысли, а поэзия звучания – энергии созвучий русского языка.

«Але що нам заграниця? – продолжает трещать Винничук, – Наші дітки й так не будуть вивчати Еваріста Парні чи Андре Шеньє, яких переспівував Пушкін. Вони будуть вивчати вірші, де Анна Керн – ах! «мимолетное виденье», «гений чистой красоты», Але ніколи не дізнаються про лист, в якому поет згадує мадам Керн, «которую с помощию Божьей я на днях поёб».

Из мысли Винничука следует, что к изучаемым произведениям необходимо прикладывать и всё им сопутствующее по жизни писателя. В таком случае, возможно, он хочет, чтобы и творчество Шевченко детки изучали вместе с исследованием Олеся Бузины? Оттуда они много интересного узнают из жизни национального гения!

Кроме того, человек сетует, что детки не будут изучать Парни! Надо полагать, что будь его воля, он обязательно бы акцентировал внимание на творчестве этого пиита. Но как же быть с центральной в его творчестве антихристианской поэмой «Война богов»? Тогда вместо библейских историй в курс школьной программы следует ввести и опусы Лео Таксиля!

И что же получается из винничуковских советов, уроков и размышлений? Наверняка – исходя из своего уровня развития – хочет человек как лучше. Но – опять-таки в результате недостатка развития – получается как всегда. Хочет человек блеснуть умом и широкими познаниями – а из всех щелей лезет дурь…

О ястребе и куропатке

Но одним только экскурсом в русскую литературу не мог, конечно, ограничиться ревностный популяризатор украинской словесности Винничук. И потому далее следует переход на новый – российско-украинский – уровень. Читаем: «Найбільший подив викликали підстави для нової ідеї Табачника: «Особлива роль належить російській літературі як художньо-словесному надбанню, у тісній взаємодії з яким протягом декількох століть формувалася українська література, а також з урахуванням того місця, яке займає російська література у загальнолюдській системі духовно-культурних цінностей»».

Ну что может вызвать удивление и недовольство в столь очевидном утверждении? Как-никак основание его составляет творчество авторов, находящихся на пересечении двух литературных пространств – Григория Сковороды, Ивана Котляревского, Василия Нарежного, Антония Погорельского, Ореста Сомова, Николая Гоголя, Григория Квитки-Основьяненко, Евгения Гребёнки, Тараса Шевченко, Николая Костомарова, Григория Данилевского, Данилы Мордовцева, Михайла Старицкого… Но Винничук по этому поводу заявляет нечто совсем уж дикое: «Усі науковці, які підписалися під цим документом, засвідчили один спільний для них діагноз: маразм. На жаль, це не лікується. Тільки пройдисвіт та останній бевзь може твердити щось подібне, бо вся тісна взаємодія української літератури з російською виглядала як взаємодія яструба і куріпки».

Итак, Юрий Винничук устанавливает диагноз – но чей? Как то следует из клинической психиатрии, ругательства, коими то и дело разражается больной, свидетельствуют о собственных его психических проблемах. Таким образом больной сам себе устанавливает диагноз.

А вот что касается причин психического расстройства, то таковыми в рассматриваемом нами случае стали высказывания Виссариона Белинского. Именно на его словах фокусирует всё своё внимание Винничук, когда говорит про яструба і куріпку. Ибо… «Свідченням цього є висловлювання Бєлінського: «Вера делает чудеса – творит людей из ослов и дубин. Стало быть, она может из Шевченка сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того горького пьяницу, любителя горилки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля на государя императора – один на государя императора, другой на государыню императрицу… Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых не читал…, но уверен, что пасквиль на императрицу должен быть возмутительно гадок… Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьей, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам…»

«Одна скотина из хохлацких либералов, некто Кулиш (экая свинская фамилия!) в «Звездочке», …журнале, который издает Ишимова для детей, написал историю Малороссии, где сказал, что Малороссия или должна отторгнуться от России, или погибнуть… Вот что делают эти скоты, безмозглые либералишки. Ох, эти мне хохлы! Ведь бараны – а либеральничают во имя галушек и вареников со свиным салом…» – Тут впору вместе с Винничуком воскликнуть «Ах!» – вот он оказывается грубиян какой этот Белинский – настоящий шовинистический яструб, терзающий невинную и нежную куріпку в лице украинских поэтов Шевченко и Кулиша!

Однако обилие ругательств в приведённой цитате свидетельствует о чём-то таком, что ускользает от понимания Винничука, привыкшего в своих рассуждениях снимать лишь первый – поверхностный – слой. А что мы увидим, если хоть на штык проникнем в глубь от поверхности данного вопроса?

Прежде всего, что высказывания Белинского взяты не из предназначавшейся для массового читателя журнальной статьи, а из личного письма. То есть высказанное является сугубо личным мнением, на которое автор имеет, я думаю, не меньше права, чем какой-нибудь Винничук. И то, что мнение Белинского о Шевченко оказывается в корне отличным от той парадигмы, что возведена ныне в статус общегосударственной идеологии, свидетельствует вовсе не о злостных происках «неистового Виссариона», а о том, что в его время упомянутой парадигмы не существовало как таковой.

Кроме того, приведённые слова Белинского – как это на первый взгляд ни парадоксально – свидетельствуют о младенческом состоянии мышления самого Винничука и ему подобных. Дело в том, что, вырывая их из контекста и не замечая ни повода, по которому они были сказаны, ни размышлений по этому поводу, Винничук демонстрирует фрагментарно-избирательное восприятие – он способен реагировать лишь на то, что задевает его собственные болевые точки. И совершенно не видит то, что говорится по существу – главной темой письма Белинского к Анненкову от 1-10 декабря 1847 года является инициируемый императором вопрос об освобождении крестьян, вызывающий неудовольствие со стороны помещиков. Если же читать внимательно и по существу, то становится понятным и отношение Белинского к тогдашнему, а не сегодняшнему (sic!) Шевченко:

«Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения.

<…>

Наводил я справки о Шевченке и убедился окончательно, что вне религии вера есть никуда негодная вещь. Вы помните, что верующий друг мой говорил мне, что он верит, что Шевченко — человек достойный и прекрасный. Вера делает чудеса – творит людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому.

<…>

Так вот опыт веры моего верующего друга. Я эту веру определяю теперь так: вера есть поблажка праздным фантазиям или способность всё видеть не так, как оно есть на деле, а как нам хочется и нужно, чтобы оно было. Страшная глупость эта вера! Вещь, конечно, невинная, но тем более пошлая».

С другой стороны, мнением Белинского – тем более, высказанном в личном письме, а не публично! – вовсе не ограничивается ситуация в русской литературе: тот же Тарас Шевченко был, говоря современным языком, раскручен, в первую очередь благодаря усилиям симпатизирующих ему российских писателей – представителей того самого «демократического» лагеря, чьи имена Винничук пишет с маленькой буквы.

А вот упоминание Пантелеймона Кулиша наводит на совершенно другие мысли. Известно, что творческим итогом этого автора являются исторические труды, написанные много позже той «истории Малороссии», которую бранит в своём письме Белинский, – это «История воссоединения Руси» и «Отпадение Малороссии от Польши». Но именно эти произведения украинского классика у «свобідній, незалежній Україні» не переизданы ни разу – исходя из чего вывод: покуда Кулиш не будет переиздан в полном объёме, говорить о реальной свободе слова и отсутствии цензуры на Украине не приходится! И почему бы Винничуку и другим борцам за свободу слова не посодействовать их переизданию?

P. S. К истории болезни – из произведений Юрия Винничука.

А напоследок – после всего сказанного – обратимся непосредственно к «зеркалу души» самого Юрия Винничука – к его собственному художественному творчеству. Итак…

Надпись на книге «Весняні ігри в осінніх садах» (Львів: «Піраміда», 2005):

«Юрій Винничук – «культовий письменник» (Юрій Макаров); «надзвичайно широкого діапазону» (Іван Малкович), який «робить більше за цілий інститут літератури» (Костянтин Родик)…»

Из романа «Весняні ігри в осінніх садах»:

«Взагалі, коли чесно, Віра мала на мене найбільші права – адже це я її позбавив невинності. Живучи в Галичині, ви не можете бути певні того, що привівши до хати дівчину, ба, навіть лишивши її на ніч, ви її вграєте, вона може виявитися цілочкою і говорити щось про чисті почуття. Цілочки бувають різні, одні не дозволять скинути з себе навіть мештів, інші скинуть все, але до істеричного стану будуть боронити свої майтки».

Из повести «Діви ночі»:

«Отже, пані Аліна належала до свідомих українок. А це вам не абищо, бо процент українок серед львівських проституток завше був недостатнім для нормального функціонування організму нації. Пані Аліна була начитаною, знала напам’ять вірші Лепкого, Олеся, Чупринки, Філянського. Одного разу показала альбом, сторінки якого були власноручно списані відомими поетами».

«Пані Аліна зберігала колекцію старих порнографічних журналів. Ну що вам сказати? Звичайно, порнографія довоєнна – це ще несміливі квіточки в порівнянні з сучасним «Плейбоєм». Їх можна спокійно розглядати навіть в присутності такої поважної матрони…» (О-ля-ля! «Плейбой» для него – порнографический журнал! О довоенной порнографии представления тоже не имеет – французское порно-кино уже в начале ХХ века по используемым актёрами приёмам ничем не отличалось от того, что мы видим сегодня).

«Клієнтура тут була різна. Але пані Аліна, яко справжній патріот, з особливим задоволенням обслуговувала саме галичан. Для них, бувало, й ціну скидала.

– Нема ліпшого клієнта, як свій хлоп. Як колись вповідали, свій до свого по своє. І так мусить бути. Я завше пам’ятала, що належу саме до українських повій. І тим пишаюсь. Я створила особливий, український стиль кохання. Це вам не абищо! Рідко котра нація може цим похвалитися. І якщо ми відстаємо в науці, культурі, мистецтві і взагалі в побутовім життю, то в мистецтві кохання ми знаходимося серед найцивілізованіших і найкультурніших народів світу».

«З сусідньої кімнати вийшов мій улюблений сержант, який після тяжкої праці над моєю зовнішністю вирішив поснідати і тепер наминав пиріжок з м’ясом за чотири копійки». (В описываемое время – 1978 год – 4 копейки стоил пирожок с ливером, пирожок с мясом стоил 10-12 коп. Видать, что так же как эротику от порнографии, автор не отличает мясо от ливера!)

Олег Качмарский,

специально для alternatio.org