Альтернатива

ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ

Если свести к одной простой мысли тот лживый ручеёк, который истекает из уст моего прокурора, то можно сказать кратко: по мнению представителей украинского правосудия, я подрывал основы украинской державы.

Так вот, панове судьи, прокуроры, активисты и нацисты. Сейчас я буду вас сильно удивлять и радовать. Делаю чистосердечное признание. Да, подрывал.

Если считать мою скромную работу попыткой удержать свой народ от соблазнов диавола — зоологической ненависти к Святой Руси и её Церкви, холопского пресмыкательства перед американо-британскими хозяевами, принятия отвратительных содомских извращений, — то я действительно хотел приблизить крушение державы, насаждающей подобные погибельные мерзости.

Но так случилось, что происки и ценности сатаны, которые я обличал и над которыми смеялся, оказались священны для украинской державы. Виноват ли я в том, что, закладывая мину под врага рода человеческого, я автоматически наткнулся на основы украинской державности? Нет, не виноват.

Ну, разве что, если сама эта держава официально объявит миру, что сатана для неё свят и что она ему служит.

Так это и так давно известно.

***

Меня принимают за супергероя

У меня новый адвокат. Ольга Олеговна. Молодая, хрупкая, красивая.

С прежним адвокатом мы вежливо расстались. Он был опытным, матёрым, со связями. Но уж очень легко рисковал моей судьбой. Рисовал мне картины волшебные. Мол, скажет он в суде какое-то заветное слово, шепнёт кому надо наверху ещё словечко для убедительности, и всем станет ясна нелепость обвинений против меня. Ну а если не станет и вынесут мне суровый приговор, тогда он напишет в высшие инстанции. А уж там, когда он снова скажет свои заветные слова, то уже точно выяснится смехотворность обвинений против такого человека, как я. И меня именем Украины торжественно отпустят на свободу. Ну а то, что судебные заседания становятся всё более частыми, в лицах судьи и прокурора нет ни намёка на колебания (а вдруг я не зрадник) и тома обвинения заметно «худеют» — это ничего. Это даже к лучшему. Чем быстрее вынесут приговор, тем скорее всё закончится.

В итоге моим адвокатом стала юная Ольга Олеговна.

Она с самого начала пресекла появление малейших надежд на чудесное освобождение:

— По вашей статье за последние девять лет не было ни одного оправдательного приговора.

— Значит, меня отправят в колонию?

— Мы сделаем всё, чтобы оттянуть этот момент.

— На что же мы надеемся? На обмен?

— В том числе и на обмен.

Ольга Олеговна, при всей своей хрупкости, оказалась человеком твёрдого (тут подойдут все определения твёрдости — стального, железного) характера. Она прекрасно, разумно и вдохновенно говорила в суде. Всегда готовилась к судебному заседанию, словно к бою. И даже если её просьбы относительно подзащитного, то есть меня, судья отвергала, Ольга Олеговна упорно повторяла свои требования с новой силой.

И вот одно из первых наших общих с Ольгой Олеговной заседаний. Наших битв.

— Ваша честь, — говорит моя адвокат на правильном государственном языке, — в связи с тем, что мой подзащитный человек немолодой, по характеру спокойный, всегда соблюдающий правила поведения в суде, прошу вас разрешить ему во время нашего заседания находиться возле своего адвоката.

Иными словами, не сидеть в «стакане» на гладкой скамье, отполированной тысячами подсудимых, а быть рядом с Ольгой Олеговной и оттуда слушать душераздирающие истории о том, как я своим виршиками подрывал основы конституционного строя Украины.

И тут, внимание! Я был уверен, что предложение моего адвоката встретит сочувствие. В конце концов, в зале находятся шесть вооружённых людей. Они стоят, сидят, почёсываются, зевают. Но если будет нужно и подсудимый начнёт вести себя неподобающе — бросится на судью с кулаками или попытается выпрыгнуть в окно, или (что ужаснее) закричит истошно: «Долой режим наркомана и клоуна!» — эти доблестные богатыри встрепенутся и скрутят негодяя.

Но ведь на мне же написано, думал я, что такие действия не замышляю. Однако высшие интересы украинского суда оказались для меня недоступными.

Судья, холодно глядя перед собой, негромко объявляет:

— Начальник охраны, ответьте суду.

Дебелый хлопец вразвалку выходит к небольшой трибуне.

— Скажите, — обращается к нему судья, — вы не возражаете, чтобы обвиняемый покинул своё место и находился в зале рядом со своим защитником?

«Вот она, наша первая маленькая победа!» —  радуюсь я с нетерпением.

Но хлопец угрюмо смотрит куда-то в сторону и говорит занудным, бесцветным голосом:

— Ваша честь, в зале у меня пять человек. А для охраны порядка положено восемь. Я возражаю.

Судья бросает короткий взгляд на Ольгу Олеговну:

— Ходатайство отклоняется.

Итак, моя самооценка была явно заниженной. Есть люди, которые считают меня способным порвать на себе рубаху, схватить толстого начальника охраны и, подняв его над головой, бросить на перепуганного секретаря суда, потом разбросать, как слабосильных детей, пятерых охранников, выбить ногой дверь и побежать по Шевченковскому району, выкрикивая призыв Кобзаря к народу:

— Поховайте та вставайте!

Пожалуй, выполнят только первое. Похоронят. Некоторые — даже с удовольствием.

И всё же со стыдом признаюсь в мальчишеской слабости. Сегодня, когда я вспоминаю тот тягостный день, среди досады и усталости, накопившихся в душе, внутри шевелится горделивое чувство: впервые в жизни кто-то рассмотрел во мне то, что никогда не замечали ни жена, ни дети, ни друзья, — талант супергероя.

***

Поединок с хеппи-эндом

Постепенно обживаюсь среди «неполитических». Тех, кто сознательно нарушал уголовный кодекс. С трудом, но жить можно и здесь. Впрочем, не всё так благостно. Пришлось узнать, что такое конфликт в камере.

Заведующий хозяйственной частью Володя из Николаева (авторитет среди неэлиты) не успокоился на мой счёт. Да, о решении «смотрящего» Жеки он знает. И знает, что я продолжаю сочинять, молиться и читать книги по начальственному разрешению.

Но раздражение его не гаснет. Особенно оно вспыхивает, когда в камере появляется новая партия самогона.

Володя рычит мне вслед бессвязные ругательства. Пытаюсь с ним поговорить. Бесполезно. Ему категорически не нравится мой образ жизни. И зависимые от него сокамерники на всякий случай от меня отворачиваются.

Заместитель Жеки Паша (тот, что с большим шрамом на лице) быстро замечает наше «противостояние». При мне Паша приказывает Володе:

— Потерял деда из вида! Ты понял?!

Володя понял, но не совсем. В ходе очередного бессмысленного нашего с ним разговора он с матами, сверкая глазами, выкрикивает мне:

— Ну, вот, что ты делаешь?! Чем ты занимаешься?!

И тут я вспоминаю об одном из немногих своих сатирических стихотворений, которое без заминок знаю на память.

— Хорошо, слушай, — говорю я и смотрю прямо в злые налитые самогоном глаза моего недоброжелателя.

Потом, в эти самые глаза читаю стихи. На украинском.

Когда заканчиваю, происходит неожиданное. Володя отшатывается, словно поражённый током. Разворачивается кругом и, стараясь не шататься, шагает к своим нарам, на которые падает как подкошенный и засыпает.

В развязке — чистая правда, хотя и напоминает тюремный хеппи-энд.

Утром Володя подходит и садится рядом со мной. Глядя очарованным взглядом, он робко прикасается к моей руке и говорит:

— Где же ты раньше был?

Окончательная точка в истории. Меня вызывают на следственные действия. Я возвращаюсь уже после того, как разносили баланду. Видимо, хозяйственный Володя заметил, что я иногда беру суп. Так вот, вхожу в камеру и слышу, как он громко говорит мне:

— Иди перекуси.

Я сажусь за стол, где обычно ютится «черная кость», и Володя ставит передо мной только что сваренный под его руководством суп с мясом. Я ем, понимая, что не смогу одолеть и половины огромной миски.

Вернувшиеся с прогулки рядовые узники, увидев, как хлопочет около меня Володя, по очереди зычно желают мне приятного аппетита.

Не помню, чтобы за одно стихотворение я получал бы столь значительный гонорар.

***

О тайной Украине

Горько бывает, когда при слове «Украина» у людей рисуется нечто ложное. У одних — «демократическая и европейская», самозабвенно прыгающая на главных улицах своих городов. В безумной логике ожидающая, что в результате этих скаканий наступит некий рай, которому будут завидовать все народы. И в первую очередь высокомерный «северный сосед». У других — завёрнутая в петлюровские и нацистские знамёна, с американскими снарядами в руках, бросившая свои огороды и вишнёвые садочки, с искривлённым от злобы лицом наступающая на русские земли.

И то, и другое — обман. Пропагандистский миф. Мираж. Такой Украины не существует. И ненавидеть или любить её невозможно.

Какая же есть? Думаю, та, которую знаем и носим в сердце мы, любящие её.

Прежняя прекрасная, мирная, утопающая в зелени и цветах, поющая на берегах своих тёплых, прозрачных рек. И нынешняя — та же Украина, только временно невидимая, тайная.

По-прежнему тихо поющая «Ой, чий-то кінь стоїть» и «Чом ти не прийшов». Но укрывающая от чужих глаз то, что ей дорого. «Ой, радуйся, земле, Син Божий народився…».

Эта красивая, трудолюбивая, озорная и по-детски лукавая Украина, как саваном, заживо укрыта душным туманом, пахнущим галицкими полицаями и дешевым немецким одеколоном. Она растеряна, оскорблена. Она притихла, со вздохом призывая Матір Божу.

Я помню её с детства. Её звёздные вечера с днепровским ветерком. Милая весёлая речь, где перемешаны говоры разных краёв и земель. Но все друг друга понимают. Ходят в гости к соседям. Играют во дворах. Угощают друг друга варениками и фаршированной рыбой.

Именно этот народ, заплатив кровью своих сыновей, напрягая жилы, понёс тяготы Великой войны и раздавил фашистскую «Европу». Из этого народа вышли герои. Как выходили они во времена Петра Первого и Богдана Хмельницкого, Михаила Кутузова и Дмитрия Донского.

Эта Украина сильна единством, но не рознью. Больше того, только в единстве огромного народа, покорившего Арктику и Космос, обнявшего шестую часть суши, она чувствует себя сильной. И становится великой.

Такая Украина жива. И, хоть иногда кажется, что она умерла, верю, обретя животворное единство, она вновь оживёт.

Ян Таксюр,
специально для alternatio.org